«Готический бокал» – четвёртая книга Артура Крестовиковского, целиком посвящённая готическому стиху, поэтическому жанру, открытому поэтом.

Готический стих – тип номинативной поэзии, состоящей из слова и тишины, имени и безымянности, рисунка и белого пятна, сияния и зияния.

Готический стих – это супрематизм поэзии, устремлённость к нолю формы и бесконечности содержания.

За видимой внешней простотой и безыскусностью таится загадка. Кажется, писать стихи, состоящие всего из нескольких слов, так же просто, как в живописи нарисовать чёрный квадрат.

«Кто не может нарисовать чёрный квадрат?» – вечный вопрос ортодоксов искусства к экспериментаторам. Теперь может всякий. Но чудо «Чёрного квадрата» – не в примитивности исполнения (конечно, обманчивой), а в той концепции, которую он выражает, в той способности художника разглядеть в очевидном пучину неизвестности…

Для кого-то «Чёрный квадрат» Казимира Малевича – лишь мерзость запустения, а для кого-то – бездонный бездомный космос.

Готический стих – исследование возможностей слова в крайних состояниях, и здесь труд поэта, как никогда, близок к труду каскадёра, потому что велик риск семантического распада речи и даже разрушения человеческого «Я», ведь тот, кто не вяжет лыка, тот не имеет лика.

Слово само по себе, в сущности, очень боится одиночества, боится выпасть из контекста – это грозит ему мгновенным обессмысливанием. Недаром слово в словаре заботливо «подпирается» другими словами, а если и остаётся беспризорным, то подкрепляется синтаксисом – точкой опоры («Ночь, улица, фонарь, аптека…»).

В готическом стихе точка или тире вызовут мгновенную перегрузку текста. Гравитация потянет его к земле. А смысл готического стиха – в парении, реянии слова как такового.

Контекст присутствует виртуально, вокруг слова, причём в бесконечном множестве вероятностей, как память о всех былых словоупотреблениях.

Например, в цитируемом выше стихотворении «Осенняя жалоба» «Осень/ Жалоба/ Лист» полисемичность слова «Лист» вносит музыкальный нюанс, намёк, шанс в фактуру стиха. И в то же время «Лист» – последний, ещё не опавший листочек, символ сиротства и обречённости. А также «Лист» – лист бумаги, на котором поэт записывает это стихотворение… Одно слово – три контекста, три стихотворения с разными настроениями.

Или ещё один пример (тоже с листьями):

При первом прочтении – это пейзажная ноябрьская зарисовка, покой и смирение поздней осени. Но «Опавшие/ Листья» при втором прочтении вызовут в памяти беспокойный, ворчливый и отнюдь не «Монашеский/ Дух» В. В. Розанова. Таковы превратности полисемии. А многозначность, парадоксальность, неожиданная курьёзность поэтического текста – это верный симптом настоящей поэзии.

«Готический бокал» состоит из шести циклов стихотворений, в каждом из которых преобладает та или иная тема, обозначенная в заглавии в виде формулы или метафоры («Песчинки», «Лики пейзажа», «Созерцатель», «Скоропись молний», «Мозаика», «Готический дождь»), и эти темы звучат, как побочные мелодии, во всех остальных частях. Топику книги образуют следующие мировоззренческие проблемы: время и бытие, природа и созерцатель, человек играющий и творящий, язык и культура.

Для «ноля формы» готической поэтики А. Крестовиковского характерно использование нескольких структурирующих смыслообразующих приёмов: 1) выстраивание логически мотивированных цепочек образов, 2) обыгрывание одного ключевого образа-знака подряд от стихотворения к стихотворению, 3) «кочующий образ», 4) реализация метафоры, 5) семантические антонимы, 6) нарцисс нарицательности, 7) цитация.

Рассмотрим перечисленные приёмы.

1) Готический стих безукоризненно рационален и даже математичен. Сочетания слов логически обусловлены образным рядом и неопровержимы, как доказательство.

Например, в стихотворении «Вечерняя меланхолия» опорный образ «Озеро» рождает семантическую цепь: «тростник, заводь, лягушки прыжок, всплеск, круги на воде».

Это и пейзаж, и фрагмент настроения, и моментальный снимок ментального:

В стихотворении «Краски звуки слова» опорное слово «Арена» вызывает «Вращение/ Сфер», «Диск/ Пластинки», «Землю» – ассоциацию по принципу пластического подобия. Триптих стихотворений, начинающийся зарисовкой из цирковой жизни, заканчивается эсхатологически: жизнь – шоу, Земля – диск (заезженной?) пластинки, человек вовлечён в это «Вращение/ Сфер» и не знает своего истока и исхода.

Поэт стремится открыть «Смысла/ Алмазную/ Россыпь», добиться многовариантности истолкования в пределах намеренно зауженного лексического сектора.

2) Обыгрывание одного образа подряд от стихотворения к стихотворению – ещё один структурный механизм «Готического бокала».

Например:

В стихотворениях «Серебряный бор» – серебро, «Подарок для женщины» – гранит, «Цветы добра» – цветок, «Лица леса» – лес, «Осень святые дары» – плод.

Поэт играет со словом, помещая его в разные контексты, словно смешивая семантические краски и в то же время нагнетая цветовую – смысловую – музыкальную доминанту…

Это похоже на импрессионистский метод – рисовать один и тот же вид в разное время суток или при разных погодных условиях. В поэзии же это следует понимать как метод проникновения в подоплёку слова и исследование его на прочность и «коммуникабельность». Не боясь показаться монотонным или однообразным, поэт пытается уяснить для себя ту немаловажную мысль, что в каждом слове уже содержатся все слова языка.

3) Образ, кочующий от стихотворения к стихотворению, из цикла в цикл.

Словарный сегмент, которым пользуется А. Крестовиковский в «Готическом бокале», намеренно ограничен. Поэт чурается вычурной периферийной лексики и обходится незаменимым: «Солнце», «Луна», «Облака», «Ветер», «Серебро», «Небо», «Вечер», «Дождь».

Слово-знак превращается в автограф или атрибут поэтики. А поэт пытается полностью исполнить заповедь искусства – «Простыми средствами создать прекрасное». И странно, кажется, если бы язык состоял всего из пятидесяти слов или даже одного, то поэзия уже существовала бы. Если одного (слова) – то какого? Трудно сказать. Эта ситуация заведомо не представима. Может быть – «Я»? Хотя личное местоимение «Я» ни разу не употреблено поэтом, как атрибутика присутствия. Тексты анонимны или псевдонимны. Созерцатель почти растворён в созерцании. Поэт даже уменьшил в количественном плане «паучью символику», столь часто применяемую в других книгах.

«Кочующий» образ создаёт эффект маятника сосредоточения. Через постоянное возвращение к одним и тем же опорным, почти архетипическим символам, А. Крестовиковский достигает очень высокой степени внутреннего напряжения. Готический стих – это пристальное медитативное вглядывание в слово-вещь в режиме пульсирующего ритма. Минимум слов, никаких излишеств, ничто не отвлекает человека от вдумчивого погружения в своё «Аз есмь».

4) Реализация метафоры.

Придумать метафору («Улей/ Солнца», «Пуантели/ Дождя», «Барабан/ Наступающей/ Тьмы») – откупорить амфору, сделать открытие, просочетать доселе не сочетаемые слова, найти в бытии ещё одну связь между его элементами. Реализовать метафору, значит, проторить ей дорогу и в каком-то смысле сразу исчерпать. Реализаций метафор в «Готическом бокале» значительно больше, чем рождения новых метафор, то есть опять торжествует рассудочный принцип – выбор наименьшего пути, наименьших затрат. Всё сходится. Так же, как поэт отказался от вычурной лексики, он отказывается от декорирования готического стиха образами-аксессуарами. Здесь – опять табу, удержание, «молчание слов», строгое следование принципу пользоваться только наипростейшими средствами, стремление к минимуму формы.

5) Антонимы.

Каждое слово – это единство и единственность. Единственность – это некая относительная самость, лексема как «вещь в себе». Единство – связь со всеми другими словами языка, как память о всех случившихся или предстоящих словоупотреблениях. Каждое слово – это яканье и ауканье, а слово и поэт – это всегда – перпетуум-Нобиле, ой, то есть перпетуум-мобиле. Потому что слово, возникающее в сознании поэта, всегда влечёт за собой «Пену/ Сравнений», приводит вереницу всех остальных слов в качестве рифм, синонимов, паронимов, антонимов и т. д. Потому что язык – это круговая порука слов.

Кстати, рифма из готического стиха почти полностью изгоняется. Только одно стихотворение построено на логике рифмы «Город/ Холод», и то это, скорее, есть некая оплошность или единичная поблажка поэта к шалунье. В остальном он обходится без неё. Впрочем, рифма контрабандой всё-таки пробирается в поэтику готического стиха, но уже в качестве звукового подобия, корневой рифмой. Использование рифмы есть всегда кружение по кругу, а геометрическая суть готического стиха есть вертикальная прямая, ось ординат, вектор.

Антоним – отпрыск дихотомии ума. Логика утрверждения-отрицания в текстах готического стиха передаёт процесс внутреннего сосредоточения, несуесловного философствования поэта с самим собой.

Большинство стихов построено не на морфологических антонимах, а на семантических.

Поэтом противопоставляются времена года (зима, весна, лето, осень), время суток (закат-рассвет), цвета, городской и сельский пейзаж, «золото-серебро», «глагол-тишина», «лёд-жар», «солнце-луна», «движение-покой».

6) Готический стих – царство существительного, выращивание нарцисса нарицательности. Слово наедине с собой рассматривает себя и отражается в других словах.

Глаголы и даже прилагательные стремятся сгуститься, перейти в состояние покоя, стать существительными: «Дуновение», «Сияние», «Молчание», «Тление», «Блистанье», «Озарение», «Шелест», «Литьё», «Желтизна», «Синь», «Пурпур», «Золото», «Серебро».

Тотальное преобладание существительных создаёт ощущение умиротворения и неподвижности, забытья и за-бытия, погружает в состояние «Текучести/ Застывшего/ Времени».

Тайна слова – в его многозначности. Даже, истолковывая абракадабру, можно писать хитроумные трактаты.

Прочтение готического стиха – рисование картинки и добывание потайных смыслов, разгадывание загадки или обретение поэтической сопричастности прекрасному и простому. Образ возникает и гаснет, как мгновенная вспышка, как «Скоропись молний».

Слово, имя, термин – терем мысли, из которого она, как Несмеяна, хочет быть похищенной, чтобы засмеяться в живой жизни. Ибо, как бы поэт в идолопоклонническом запале не обожествлял язык, он помнит, что Дух больше буквы, и там, где начинается невыразимое, наступает потеря речи, немота, апофатика. Именно поэтому так велико в готическом стихе значение паузы, обволакивающей каждый образ. Пауза – это ноль речи, «молчание слов», это ничто, которое однако же и некое нечто, вмещающее в себя, как минимум, протяжённость, протяжность по имени «Время».

Психологическая первопричина любого творчества – страх перед смертью, страх перед Хроносом. Сверхцель и великий соблазн творчества – спасение «своими силами» в виде наследия исторической памяти: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире/ Мой прах переживёт и тленья убежит./ И славен буду я, доколь в подлунном мире/ Жив будет хоть один пиит».

Отсутствие в «Готическом бокале» персоналии авторского «Я», стремление поэта к анонимности, приводит к эффекту одушевления «нарцисса нарицательности». Слово превращается в живую сущность. В готическом стихе Логос – голос, который бос и холост. Созерцатель растворён в созерцании, монах – в молитве.

Обращение поэта к форме готического стиха есть желание свободы от эгоизма творчества и техническая попытка преодоления гравитации слов, межсловесных смысловых связей.

7) Цитация плюс общекультурный контекст.

Общекультурный контекст книги создаётся идиомами: «Закат Европы», «Шагреневая кожа», «Картинки с выставки», «Цветы добра», «Эдвард Мунк», которые используются как заглавия циклов, стихи которых являются вариациями на тему или по поводу того, что стоит за этими идиомами.

Одной из характерных особенностей поэтического стиля А. Крестовиковского является частое прибегание к открытому или чуть замаскированному цитированию любимых поэтов. В готическом стихе тоже можно заметить вкрапления из Георга Тракля, Сен-Жон Перса, Геннадия Айги, Исикава Такубоку, Мацуо Басё, Владимира Маяковского, Осипа Мандельштама, Роальда Мандельштама и других поэтов.

Аллюзия – это продление жизни строчки любимого поэта, попытка её творческого освоения. Особенностью аллюзии в поэтике готического стиха есть то, что цитата представляет собой только звонкие дребезги, отголосок, ау.

Внешняя простота готического стиха с его «Подвижным/ Варевом/ Слов» подстрекает испытать на прочность его внутреннюю целостность: попробовать заменить в стихах одно слово на другое, поменять местами строчки. Например, заменить «авторские» флоксы на «читательские» розы.

Самонадеянный читатель мгновенно опростоволосился: его стихотворение получилось негодным. Почему? Потому что исчез звук, который есть у поэта. Не каждый метод тыка превращает тыкву в карету. И сочетания слов в готическом стихе не случайное, а музыкальное. Конечно, чисто абстрактно допустимо утверждать, что можно написать и лучше, но только в том смысле, что нет предела для совершенствования.

У А. Крестовиковского можно найти множество замечательных фонически аранжированных стихотворений. Аллитерации, диссонансы, паронимическая аттракция и межсловесные паузы делают стихотворение необыкновенно звучным, зычным.

Поэт, как Г. Галилей, залез на падающую башню воображения и кидает слово-звук в «Пропасть/ Молчания», которое летит по разному: то как лёгкое пёрышко, то как пористая пробка, то как осколок бутылочного стекла, то как эбонитовый шарик.

Фраза – ферзь языка, для которой слово – только пехотинец, способный выстраивать смысловые шеренги и комбинации мысли. В речи слова сливаются друг с другом, теряя свой голос в общем хоре звуков. В готическом стихе слова бытуют в виде словосочетаний, но больше – сами по себе.

Память языка – бремя всех былых словоупотреблений. Поэзия – борение с консерватизмом контекста. Для поэта контекст есть конь-текст, Сивка-бурка, транс. Но чтобы к поэту прискакал Сивка-бурка, ему нужно становиться Иваном-дураком (то есть отказаться на этот момент от знания, эрудиции, которая зачастую – пустая руда, а не драгоценная порода). То есть поэзия всегда начинается из осознания нищеты своего духа и алкания небесного дара.

Впрочем, психология творчества – сфера, не сводимая ни к формуле, ни к методу. Мы можем предполагать и надеяться, что это так.

Каждый поэт в своём творчестве-служении переживает разные состояния: преображение, проповедь, заклание, и законом настоящей литературы является «Глагол, восходящий на Голгофу». С этой точки зрения готический стих – пост, «молчание слов», кислородное голодание (разреженный воздух).

Первые две книги поэта «Паутина» и «Бочка Диогена» были парадом разных поэтических жанров, третья (неизданная) книга «Сад сходящихся тропок» – бенефисом белого сонета. «Готический бокал» – восхождение готического стиха. Поэт пошёл по пути сосредоточения на одном виде письма и попробовал исчерпать форму или хотя бы увидеть её дно.

Такую же идею осуществлял «Сад сходящихся тропок» – книга-«корона» белого сонета, начинавшаяся формулой, которую следовало доказать и опровергнуть: «Иссякла свобода верлибра…».

Но суть каждой настоящей формы есть бездна зыбучая и аукающая. Как здесь не вспомнить реплику одного наблюдательного немца: «Когда вы смотрите в бездну – бездна смотрит на вас». Форма – суть живой вечно наращивающий себя и обновляющийся организм. Форма есть тело, как и фраза – не ваза, но фаза, то бишь – вечное становление.

И, быть может, скорым доказательством этой простой мысли будут следующие книги А. Крестовиковского и то нечаянное обстоятельство, что рецензент, рецензируя книгу поэта, тоже начал писать готические стихи: