Время, ветер и паук

Артур Крестовиковский - поэт-антикварий. Каждым кварком своей поэзии он связан с виртуальным пространством человеческой культуры. Его поэтический мир - элизиум теней великих художников и поэтов, лавка букиниста, заставленная картинами и книгами, покрытыми тонкой вуалью серебристой паутины, сказочный лес, населённый диковинными зверюшками и троллями на роликовых коньках, альбом этюдов путешествующего живописца, снабжающего свои рисунки дневниковыми записями и наблюдениями.
Поэт легко перемещается между формами и канонами поэтического письма: верлибры, силлабо-тоника, стихотворения в прозе и готический стих ритмично сменяют друг друга, как в хороводном танце.
Владея техникой литературного метемпсихоза, поэт-медиум то намеренно, то нечаянно реминисцирует - населяет свои стихи цитатами-цикадами и аллюзиями.
Стилизация и подражание - приёмы, владение которыми - дело чести каждого «универсального» поэта, тоже предъявлены на суд читателя и критика.
«Бочка Диогена» - название новой книги А. Крестовиковского. Из неё, как из бочки, любопытствующий читатель, как из волшебной копилки, извлекает пейзажи и натюрморты, музыкальную шкатулку и паука в янтаре, Фауста и Шерлока Холмса, пение Полины Виардо и целые города, гекзаметр ветра и треугольную луну, полую ночь и палое небо, Сентябрь в промокших сапогах и духов гениев.
Первая часть сборника - «Галерея», цикл стихов, объединённый темой живописи. Поэт как бы передаёт свои впечатления от картин Врубеля, Малевича, Ренуара и других художников.
Балерины воздух синий
Расплескали на полотна.
Розоватый лик глициний
Тонет в воздухе дремотно.

(«Эдгар Дега»)

Плоскость

Чёрный
Квадрат

Прорубь

Окно

(«Казимир Малевич» 3)

Иногда от лица художника ведётся автомонолог:

Я - ликёрная бутылка.
Я - гурман, как кошка
Епископа.
Хотел бы я увидеть женщину,
У которой любовник
Уродливее меня.

(«Тулуз-Лотрек»)

Музейная аура цикла поддерживается и благодаря тому, что стихотворения, напрямую не связанные с изобразительным искусством, представляют собой поэтические коллажи и аппликации, иллюстрации к сказкам Андерсена или лирические этюды:

И пламя медного заката
Кропит кувшин святой водой,
И сумерки продолговато
Горят готической иглой.

(«Натюрморты» 2)

Деревья. Неба глубина.
Пруд одинокий серебрист,
И треугольная луна
В нём плавает…

(«С жаровни звёздной угольки…»)

Зрительный образ репрезентируется в слово. Цвет, линия, деталь - господствующие выразительные средства.

«Приглашение к путешествию» (вторая часть книги) - это перемещение по городам и эпохам, блуждающие закоулки души поэта, это, опять-таки, встречи с гениями разных времён и народов.
Путешествие - это потакание пространству и игра со временем в догонялки.
Тема времени достаточно постоянна у А. Крестовиковского. Время - некая мучительная персоналия («Иду один над временем Рыдать») и один из любимых героев поэта.
«Ужель и я от времени завишу?» - недоумевает поэт в «Париже» и смотрит, как

Сквозь постоянство
Памяти
Растекающиеся
Циферблаты часов
Являют собой
Чистую длительность

Это стихотворение «Время», отсылка к «Постоянству памяти» Сальвадора Дали, перекличка с картинами «Галереи». А потом вместе с «Печальным Арлекином В треуголке Наполеона (сошедшим с картины П. Пикассо?) взвешивает «на руке Метафору времени» и констатирует:

И длится время,
Когда тайный дух
Искушает поэта
Вечностью.

(Ars poetica)

Приглашая к путешествию, А. Крестовиковский устраивает для читателя экскурсию в небоскрёбный Нью-Йорк и на дикий (лермонтовский?) Кавказ, и в картавоговорящий Париж (отыскивать тени Рембо, Гюго и Бодлера), и в Петербург на бал, и в Тавриду, где «Ночь пахнет лавром и лимоном», как у Пушкина.
Как завзятый гид-эрудит, он устраивает для своих спутников нечаянную встречу с экзальтированным Аполлинером и громадогласым Маяковским, экспрессивным Кандинским и Траклем, вальяжным Северяниным и другими. Неутомимый выдумщик и рассказчик, А. Крестовиковский может развлечь в долгом странствии своих попутчиков шуточной балладой, клоунадой, вечерней сказкой или остроумной притчей о «Флоксе и Пауке».
Но вот путешествие закончилось. Цель странствий - «Бочка Диогена» - достигнута.

Время стало моим Диогеном.
Состоянье покоя - вот сущность,
Из которой рождается слово.

(«Бочка Диогена»)

Прозорливые люди - те, кто умеют превращать своих врагов в друзей. Время, прожорливый Хронос, стало учителем, мистическая неясная персоналия названа Диогеном. Дать имя - значит, ограничить.
Путник, повидавший мир и людей, помудрел и умиротворился. Кто-то возделывает сад. Кто-то обустраивает бочку. На всякого мудреца - довольно простоты.
В последнем цикле стихов поэт как бы остаётся наедине с собой. Тон стихотворений делается неторопливо-философичным. Покой и воля - верная замена страстям и томлениям:

Может быть красота
Есть преддверие ужаса
О как кануло всё во мрак
Колокола заблудились в тумане
Там где дух
Коснулся пределов
Покоя

(«Terra incognita»)

Размышление о таинственном песенном даре проходит в контексте уже стоического по настроению «memento mori»:


…Стремительный поток
Уносит радости и горькие потери
Всей нашей жизни, что дарует Бог.
Вот мой совет, записанный в сонете:
Не возносись и помни об ответе.

(«Не возносись, мечтательный художник…»)

«Бочка Диогена» - это ещё и символ самодостаточности, разграничивания и аскетизма. Аскетизм - то, к чему время от времени может обратиться любой поэт. Оригинальной формой литературной аскезы является готический стих - поэтическое ноу-хау А. Крестовиковского, тип номинативной поэзии, в которой каждое слово как бы название или заглавие к следующему. На каждой строке - по одной лексеме (слово - сверчок на шестке). Некоторые стихи состоят всего из трёх-четырёх слов и пауз, как бы находящиеся за пазухой друг у друга. Знаки препинания упразднены за ненадобностью, синтаксис ещё не родился или уже умер. В этой ситуации мастерство поэта, как никогда, близко к работе хирурга, ампутирующего что-нибудь лишнее (сентенции, метафоры, эпитеты). Искушение Диогена: не дать ли обет молчания, если речь - только опасное празднословие и само слово - серебро, а не золото. Отсечение всего, что неожиданно оказалось чрезмерным и даже чреватым, как в той притче, когда лучше войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огнь вечный.

Море

Шелест
Фольги

И

Готический
Стих

Летучая
Мышь

(«Море…»)

Готический стих - преддверие тишины и покоя, в котором остановился поэт, вопрошая, что есть слово само по себе, когда оно, как Робинзон, парит в необитаемом вакууме, аукает такого же Робинзона, но не может сцепиться с ним и бракосочетаться в предложении.
Как всякая прекрасная крайность, готический стих может привести к самым глобальным рассуждениям герменевтического или эсхатологического толка (о смысле слов, о конце мира и языка), но лучшее, что может сделать крайность, это однажды спонтанно пертурбироваться в свою противоположность, и тогда, постившийся в молчании Диоген, - уже не отшельник слова, а снова поэт - мот немоты, молот и ток языка.
Готические стихи, как стежки, сшивают три цикла стихов в единое целое. Некоторые из них имеют зеркальную структуру, другие - антиномичную.
Несмотря на простоту построения, готические стихи не всегда доступны непринуждённому пониманию, и над многими из них, как над головоломкой, приходится призадуматься: что хотел сказать автор?
Внутренняя цельность сборника, три цикла стихов которого связаны между собой, как сообщающиеся сосуды, достигается не только циркулированием ключевых тем и интенций, но и благодаря дрейфующим от стиха к стиху образам-героям «Ветру» и «Пауку».

«Ветер поднимает прах веков и… приносит раскаяние, ветер шуршит сухою листвой оливы и вращает флюгера… Ветром Двери срывая С петель Входит в комнаты Бог».

Поэзия всегда - стяжание небесного дара, а «Ветер» - «Веющий Дух» и направление. Поэт, приручивший «Ветер», делается свободным и оглашённым и отправляется в путешествие (транс) на вытканном ковре-самолёте своей поэзии.
Именно как словесное ткачество понимает А. Крестовиковский литературу и самого себя называет пауком. Действительно, когда читаешь стихи поэта, чувствуешь себя мухой-цокотухой, так много в них паучьей символики, а распутав замысловатую словесную пряжу, к концу книги осознаёшь себя ярым арахнофилом.
Паутина и паук - образы-константы. Паук-канатоходец и паук-дирижёр, «Паук в янтаре» и паук-время - всё это разноликие ипостаси самого поэта:

Вижу: пески эпох к статуям беспощадны.
Что остаётся от века? Лишь горстка пыли.
Время-паук паутинный соткало саван.
Ветер шуршит сухою листвой оливы.

Годы, как яблоки, катит гекзаметр ветра.
Что нетленнее меди? Лишь зелень лавра.
Строки бегут, разбивая оковы смерти.
Медь зеленеет, а в сердце одни утраты.

В этом чудесном стихотворении «Строфы» Время, Ветер и Паук действуют заодно. Мудрость природы уравновешивает мудрость книжную. Поэт, ставший пауком-антикварием, проводит жизнь в ласковом созерцании, наслаждении живописью и поэзией, в фантастических путешествиях и неторопливом стихоплетении:

Сплетают сети пауки
И оставляют паутину.
Их тянет в чёрную долину
Осваивать материки.

Воздушный сотканный ковёр
Блести, как золото, во мраке,
И отражает все атаки
Его торжественный узор.

А какие новые «материки» и ветра освоит поэт-паук, покинув «Бочку Диогена», покажет время.

1996г. Инга Снегирёва